– А где Карабанов?

– Погиб.

– Не может быть!

Эта мысль не укладывалась в сознании. Леонид Карабанов – человек, вернувшийся с того света, погиб?! Казалось, что после того, что он перенёс, его хватило бы на десять войн и десять жизней. Уж кому-кому, а ему бы жить да жить, насмехаясь над пулями, огнём и снарядами. Погиб? Не поверю!

И память бесстрастно донесла невероятные события, случившиеся на моих глазах почти два года назад. Это было под Харьковом, в тяжёлые дни конца мая 1942 года. Немцы готовились к большому летнему наступлению. Они подтягивали к линии фронта пехотные дивизии, танки и авиацию. В один из дней наша воздушная разведка засекла прибытие на центральный харьковский аэродром нескольких десятков немецких самолётов. Они стояли кучно, загромоздив почти всё зелёное поле; так и напрашивались на удар.

Налёт был поручен бомбардировочному полку. Первую группу повёл высокий и спокойный авиатор – лейтенант Василий Богданов, один из опытнейших пилотов довоенных магистральных линий. С ним отправились звенья Алексея Смирнова, Константина Крутикова, Леонида Карабанова. Сделав глубокий обход, самолёты внезапно с тыла обрушились на аэродром. Удар был полнейшей неожиданностью для немцев. Растерявшиеся зенитчики открыли стрельбу лишь тогда, когда начали рваться бомбы. В воздух поднялись фашистские истребители. Но было поздно: бомбардировщики сделали своё дело и ушли. На поле горели десять клеймёных свастикой самолётов.

В конце дня бомбардировщики повторили налёт. Они летела почти в том же составе, что и утром, и лишь вместо улетевшего в дальнюю разведку Богданова занял Алексей Смирнов. На этот раз растревоженный противник был начеку. Над городом наших лётчиков встретил жесточайший огонь зенитных батарей. Особенно неистовствовали тяжёлые орудия, расположенные в районе станции. Сплошная завеса разрывов преграждала воздушную дорогу. Снаряды рвались всюду: впереди, сзади, по сторонам.

Смирнов спокойно и расчётливо вёл группу на цель. По мере приближения к аэродрому огонь становился ещё плотнее. Порой казалось, что ни одному самолёту не прорваться сквозь этот бушующий ураган стали и самый воздух должен воспламениться и взорваться в адском водопаде перекрещивающихся трасс и разрывов. Вот тяжёлым снарядом подбит и подожжён самолёт Парфентьева, ударило в хвост машины Карабанова. Но бомбардировщики, отстреливаясь и огрызаясь, упрямо продолжают путь.

Цель! Внизу видны остатки догорающих самолётов, прижавшиеся к земле .истребители, бомбардировщики, транспортные машины. Штурман ведущего корабля Алексей Туриков нажимает кнопку. Бомбы идут вниз. Освобождаются от своего груза и остальные. На земле вспыхивают облачка разрывов, выскакивают язычки огня, загораются и валятся ангары. Развернувшись, бомбардировщики атаковали артиллерийские батареи немцев, расположенные по границам аэродрома.

Смирнов облегчённо вздохнул. Но в это время в воздухе появились немецкие истребители, вызванные по радио. Отстреливаясь, командир зорко наблюдал за товарищами. Самолёт Парфентьева горит, но пилот резкими эволюциями сбивает огонь и, наверное, дотянет до своей территории. Остальные как будто в порядке.

– Смотри, смотри! – крикнул Алексей Туриков.

Прямым попаданием снаряда подожжён самолёт старшего лейтенанта Крутикова. Видно, как лётчик пытается выровнять машину, но это ему не удаётся, и самолёт, круто пикируя, несётся к земле. Беда! Но она пришла не одна. Немецкие истребители вцепились в самолёт Карабанова. Вдоль фюзеляжа и по моторам плеснулось пламя. На глазах у друзей машина резко накренилась набок и начала беспорядочно падать вниз. Смирнов пробивался на восток. Истребители непрерывно преследовали группу, и лишь за линией фронта, встретив пятёрку патрулирующих «Яковлевых», они выпустили по последней очереди и повернули обратно. Командир встревожеино пересчитал самолёты: кроме Карабанова и Крутикова, все были на месте. Парфентьеву действительно удалось прилететь на свою территорию, и он сел на первом же полевом аэродроме.

Самолёты приземлились. Тяжёлыми шагами брёл Смирнов на командный пункт. Но полковника на месте не было, его вызвали в штаб дивизии. Рапорт принял помощник командира майор Якобсон. Смирнов доложил, что задание выполнено, цель перекрыта, выведено из строя восемь немецких самолётов.

– А где Карабанов? – нервно прервал рапорт Якобсон.

– Карабанов погиб.

* * *

Я приехал в этот полк через две недели после налёта, но там всё ещё не могли примириться со случившимся.

Мы сидели в блиндаже командного пункта. Где-то рядом бухали зенитки; немецкие самолёты бомбили соседнюю станцию. Командир полка, полковник Егоров, сосредоточено брился, засматривая в мутное зеркальце, установленное у края хлебной буханки, и рассказывал о бескрайней тайге Забайкалья. В дверь постучали.

– Разрешите, товарищ полковник?

– Карабанов! – не своим голосом крикнул Егоров и бросился обнимать вошедшего.

Леонид Карабанов смущённо старался высвободиться. Он был одет в донельзя изодранную ситцевую рубаху и заплатанные штаны, на ногах – сбитые ботинки, на голове – старая лопоухая ватная шапка.

– Ну, рассказывай, рассказывай! – тормошил его полковник.

Мне часто приходилось слышать рассказы лётчиков о всяких воздушных передрягах, но такого повествования я не знал. Карабанов говорил очень спокойно, неторопливо и даже обидно буднично. Ещё над городом прямым попаданием снаряда разбило центральный бак. Бензин начал заливать кабину, но, к счастью, не загорелся. Осколками тяжело ранило стрелка-радиста Георгия Сокальского, но он, корчась от боли, продолжал докладывать пилоту о высоте и направлении зенитных взрывов.

До аэродрома было недалеко, и Карабанов решил отбомбиться, а потом уж повернуть к дому. И он долетел! Точно наметив цель, штурман Николай Демидкин невозмутимо, как на полигоне, сбросил бомбы. Карабанов начал разворот на восток. В этот момент в самолёт трахнул второй снаряд. Он попал между кабинами лётчика и штурмана. Осколки перебили тросы управления, ранили в левый бок штурмана, слегка.поцарапали и Карабанова. Машина сразу стала почти неуправляемой и начала отставать от отряда.

На подстреленный самолёт набросились два «меесершмитта». Длинной очередью Сокальский отогнал одного из иих, но второй зашёл сбоку и прострочил из пушки по всему фюзеляжу. Машина разом вспыхнула, как факел, и стала стремительно падать. Перед самой землёй Карабанову страшным усилием удалось выровнять самолёт. Маскируясь в складках местности, он тянул на восток. Но пламя распространялось всё больше и больше, левый мотор начал давать перебои и, наконец, совсем остановился. Самолёт неудержимо проваливался. С трудом лётчик перетянул через какие-то строения, возникшие на пути, и плюхнулся на брюхо в ржаное поле.

К самолёту со всех сторон бежали немцы. Карабанов и Демидкин выскочили из кабины, подхватили Сокальского и юркнули в высокую рожь. Стрелок был окровавлен с головы до ног, часто терял сознание, бредил. Пробежав с километр, лётчики остановились передохнуть. К Сокальскому вернулось сознание.

– Товарищ старший лейтенант, – еле слышно сказал он Карабанаву. – Я всё равно умираю. Бросьте меня. Вы со мной пропадёте.

– Молчать! – сердито оборвал его Карабанов.

Но положение было действительно безвыходное. Демидкин ранен, а лётчик один не в состоянии, конечно, тащить умирающего шестьдесят километров до линии фронта. Командир решил найти где-нибудь поблизости надёжного человека, оставить у него Сокальского, а самому со штурманом пробираться к своим. Тем временем Сокальский опять потерял сознание. Прикрыв его шинелью, Карабанов с Демидкиным отправились на розыски. Им повезло: в трёх километрах от места посадки они наткнулись на старушку, которая провела их к себе, переодела в гражданское платье и выразила полное согласие приютить раненого. Ободренные лётчики вернулись за товарищем, но его уже не нашли. На земле виднелась большая лужа крови, в стороне валялась изодранная полуобожжёяная шинель, а стрелка-радиста не было нигде.

– Видно, немцы добили его, а труп утащили на поругание, – с грустью рассказывал Карабанов. – Ну, постояли мы немного и пошли. Шли две недели, много было в дороге всякого, но оба дошли. Вот и всё. Разрешите идти, товарищ полковник?

Он направился к двери, но с полдороги вернулся, снял шапку, сильным рывком оторвал подкладку и достал оттуда измятый партийный билет.

– Сохранил, – сказал он торжественно, и лицо его стало по-детски счастливым. – Берёг, как сердце!

* * *

И вот военная дорога негаданно привела меня снова в этот полк. За двадцать минувших месяцев он прожил большую и хорошую жизнь.

Полк воевал под Сталинградом, на подступах к Орлу, Брянску, дрался за Днепр, стал гвардейским, удостоился ордена Красного знамени.

Я подъехал к землянке командира полка. Издали она кажется невысоким холмам. Широкие досчатые ступени ведут вниз. Просторная комната, обшитая тёсом, кирпичная печь, стол, две койки, мягкий диван, снятый с самолёта, стулья, на стене фотографии. Тепло, устно, чисто; такую комнату впору иметь на подмосковной даче.

Навстречу поднимается гвардии полковник Александр Якобсон, кавалер пяти орденов, высокий, богатырского телосложения человек, с открытым и волевым лицом. За столом, склонившись над картой, сидят два лётчика. Они встают, приветливо здорозаются.

– Не узнаёте? – спрашивает меня командир полка.

Лётчики улыбаются. На груди у них золотые звёздочки и орденские ленты. Ба, да это знакомые, участники налёта на харьковский аэродром, Алексей Смирнов и Алексей Туриков!

Завязался оживлённый разговор. А где остальные? Полковник Егоров получил новое назначение. Парфентьев улетел в тыл по специальному заданию. Судьба Крутикова так и неизвестна, но его штурман Александр Тананушко и стрелок-радист Николай Муравьёв вырвались из плена и вернулись в полк.

– А Карабанов?

И друзья, рассказали о том, как летал и летал этот чудесный пилот. Самые опасные задания он выполнял бестрепетно и чётко. Бомбёжки тылов, станций, переправ, обработка боевых порядков пехоты, ночные налёты, дальняя разведка – всюду первым был Леонид Карабанов со своим штурманом Николаем Демидкиным.

Во всех переплётах бывал, огонь и медные трубы прошёл, благополучно и весело выбирался из горла смерти. Его не в шутку считали заколдованным. И вот полетел на рядовое задание и не вернулся.

Тогда я вспомнил о Сокальском, о стрелке-радисте первого карабановского экипажа. Удалось ли выяснить, его трагическую судьбу?

– Сокальский вернулся. Летает.

– Как вернулся? Он же погиб?

* * *

Мы сидим на кровати в общежитии лётчиков, и младший лейтенант Григорий Сокальский вспоминает.

Осколками первого снаряда он был ранен в левую половину тела, от ступни до виска. После он насчитал до двенадцати ран. («Два кусочка, и сейчас сидят в десне»). Боль пронизывала мышцы раскалёнными иглами и была нестерпимой.

– Очнулся я на руках товарищей, – вспоминает Сокальский. – Всё тело ныло и болело. Я понимал безвыходность своего положения и попросил Карабанова бросить меня. Он приказал замолчать.

Когда товарищи ушли за помощью, Сокальский уснул. Вскоре его нашли немцы. Они подняли беспомощного лётчика, бросили в кузов грузовика и повезли на харьковский аэродром. Тут Сокальский увидел результаты бомбёжки: там и сям валялись обломки сожжённых самолётов, виднелись огромные воронки, у разрушенного ангара лежали трупы немцев.

Сокальского заперли в карцер. Следом туда привели лейтенанта Тананушко, штурмана подбитого самолёта Крутикова, и стрелка-радиста Муравьёва. Они сообщили Сокальскому, что Константин был тяжело ранен и немцы его куда-то увезли.

В середине августа немецкие власти решили отправить советских военнопленных в Германию для работы на военных заводах. Их погрузили в товарные вагоны и повезли на запад. Ближайшей же ночью пленники взломали дверь теплушки и выскочили на ходу поезда. Всего бежало сорок пять человек.

Разбившись на маленькие группы, они пробирались на восток. Путь был тернист. Сначала шли только ночами, а днём спали в оврагах. Потом в каком-то селе достали у крестьян гражданскую одежду и переоделись. Но уже в следующей деревне полицейский арестовал Сокальского. Его заперли в сарае. Ночью ему удалось бежать.

В некоторых сёлах он останавливался, жил неделю – другую, помогал по-хозяйству, затем шёл дальше. Ему охотно давали приют, прятали от полицейских, кормили, совали хлеба на дорогу. Так он пробирался от Знаменки на Полтаву, оттуда на Харьков, на Белгород, Новый Оскол, Острогожск, Коротояк. На левом берегу Дона перешёл линию фронта, и, наконец, 1 июля 1943 года Сокальский явился в свой полк.

– Тут меня все считали покойником, – впервые улыбнулся он за время долгого рассказа. – Только напрасно: мы, русские, живучие.

Уезжая из полка, я зашел к командиру проститься.

Полковник проводил меня к машине, помахал рукой и пошёл в землянку. У входа он обернулся и спросил с надеждой в голосе:

– Слушайте, а может быть, и Карабанов вернётся?